Дневник Cвитневых

Здесь определённо есть зерно, а из зерна, как известно, и всходы не заставят себя ждать.. если положить его (зерно) в благодатную почву, разумеется, и создать ему (зерну) все необходимые для роста и развития условия:

 

Думай так, будто тебя слышно.

 

Перевод песни Save your tears (Weeknd, the)

Weeknd, the After hours Save your tears


Save your tears


Оставь слезы на потом

I saw you dancing in a crowded room
You look so happy when I'm not with you
But then you saw me, caught you by surprise
A single teardrop falling from your eye

I don't know why I run away
I'll make you cry when I run away

You could've asked me why I broke your heart
You could've told me that you fell apart
But you walked past me like I wasn't there
And just pretended like you didn't care

I don't know why I run away
I'll make you cry when I run away

Take me back 'cause I wanna stay
Save your tears for another
Save your tears for another day
Save your tears for another day

So, I made you think that I would always stay
I said some things that I should never say
Yeah, I broke your heart like someone did to mine
And now you won't love me for a second time

I don't know why I run away, girl
Said I'll make you cry when I run away

Girl, take me back 'cause I wanna stay
Save your tears for another
I realize that I'm much too late
And you deserve someone better
Save your tears for another day
Save your tears for another day

I don't know why I run away
I'll make you cry when I run away

Save your tears for another day, girl
I said save your tears for another day

Save your tears for another day
Save your tears for another day

Я видел тебя танцующей в комнате, полной людей1.
Ты выглядишь такой счастливой, когда я не с тобой.
Затем ты случайно заметила меня,
И одинокая слезинка спустилась по твоей щеке.

Не знаю, почему я убегаю,
Хотя я знаю, что это заставит тебя плакать.

Ты могла бы спросить меня, почему я разбил твоё сердце.
Ты могла бы сказать мне, что разваливаешься на части.
Но ты прошла мимо меня, как будто меня там и нет,
Лишь притворяясь, что тебе всё равно.

Не знаю, почему я убегаю,
Хотя я знаю, что это заставит тебя плакать.

Прими меня обратно, я хочу остаться
Оставь слезы на потом
Оставь слезы на потом
Оставь слезы на потом

Я заставил тебя думать, что я останусь навсегда,
Я сказал то, чего не должен был говорить никогда.
Да, я разбил твоё сердце, как когда-то разбили моё,
И теперь ты не полюбишь меня снова.

Не знаю, почему я убегаю,
Хотя я знаю, что это заставит тебя плакать.

Милая, позволь мне остаться, ведь я этого хочу,
Прибереги слезы на потом.
Я понимаю, что я сильно опоздал,
И ты заслуживаешь лучшего, чем я.
Оставь слезы на потом
Оставь слезы на потом

Не знаю, почему я убегаю,
Хотя я знаю, что это заставит тебя плакать.

Оставь слезы на потом, милая,
Я сказал, оставь слезы на потом.

Оставь слезы на потом
Оставь слезы на потом

 

Сегодня утром:
- Даже коллектива сильный свет в ЕДИНСТВЕ.

 

Только что:
- Кажется, правда, но это цирковое представление.

 

Вчера принял:
Истина в том, что в компьютерной жизни нет истины.

 

https://znachenie-slova.ru/истина
Философский словарь (Конт-Спонвиль)
Истина
Истина

♦ Vérité

Нечто верное, правдивое, настоящее. Следовательно, истина – это абстракция (истины как таковой не существует, есть истинные факты или суждения). Но только благодаря этой абстракции мы и имеем возможность мыслить. Если бы между двумя истинными суждениями не было ничего общего, хотя бы на уровне их осмысления, наше утверждение об их истинности утратило бы всякий смысл; мало того, бессмысленным стало бы любое умозаключение: все суждения стоили бы друг друга и не стоили бы ничего (потому что мы могли бы с равным успехом утверждать или отрицать все что угодно). Между доказательством и бредом не стало бы никакой разницы, как и между галлюцинацией и восприятием, знанием и невежеством, лживым и правдивым свидетельством, между ученым и невеждой, историком и мифотворцем. Это был бы конец разума, но и конец безумия тоже. Veritas norma sui et falsi, – сказал Спиноза (истина есть мерило и самой себя, и лжи; «Этика», часть II, теорема 43, схолия). Без этой имманентной нормативности не было бы ни одного способа обмануться или не обмануться, сказать правду или солгать. Поэтому для установления идеи истины – хотя бы идеи – достаточно одной-единственной признанной ошибки (а на их недостаток жаловаться не приходится), одной-единственной разоблаченной лжи (а их легион). Итак, истина – это абстракция, но абстракция необходимая. Даже в молчании духа видна истина. Если дух действительно безмолвен, это одна истина. Если нет – другая, но тоже истина.

Так что же нам известно об истине? Этот вопрос стар, как сама философия (или еще старше? Нет, ибо в этом вопросе уже содержится философский подход. Можно даже сказать, что он и есть философия как таковая), но сегодня мы вновь и вновь задаемся им. Складывается впечатление, что в результате прогресса познания понятие истины стало еще более проблематичным, чем раньше. Этот парадокс должен заставить нас задуматься о сущности современности. Ни одна предшествующая эпоха не располагала таким знанием, каким располагаем мы, и никогда еще это знание не было таким точным и надежным, как сегодня. Хороший старшеклассник знает сегодня о мире, об истории, да вообще обо всем на свете, больше, чем знали Аристотель или Декарт. Наша наука – один из немногих предметов подлинной гордости нынешних грустных времен – совершает открытие за открытием, ставит один смелый эксперимент за другим. Послушав современных физиков или биологов, Бюффон (***) или Лаплас от изумления утратили бы дар речи – если бы, конечно, хоть что-то поняли из их рассуждений. Даже газеты и журналы, при всей своей приземленности и установке на «среднего читателя», публикуют такое количество информации, какое и не снилось самым просвещенным умам минувших веков. Короче говоря, во всех почти без исключения областях мы накопили столько знаний, что понятие истины, казалось бы, должно приобрести неведомую прежде определенность. И что же? И ничего. С философской точки зрения это, может быть, самая яркая характеристика только что закончившегося столетия. Разве современный ученый смеет претендовать на обладание истиной? Разве сегодняшний художник озабочен поисками истины? И разве мало число философов, доходящих в своих размышлениях до утверждений, что истины не существует и никогда не существовало, да и вообще, что истина – это последняя из оставшихся иллюзий, с которой надо поскорее разделаться?

Причин тому много – и чисто теоретических, и практических. Теоретические причины ради удобства можно связать с Кантом, произведенной им революцией и ее проявлениями. Если признать, что от реальности нас отделяют те же вещи, посредством которых мы эту реальность познаем, то становится ясно, что мы никогда не сможем познать ее такой, какая она есть, то есть что абсолютное познание невозможно. Бытие непознаваемо; познаваемы лишь явления, лишь мир, предстающий перед нами таким, каким он является посредством формы нашей чувственности и нашего рассудка; познаваемы создаваемые нами объекты (посредством восприятия, языка, науки), но эти объекты не имеют соответствия с вещами в себе. Нам скажут, ну и что, ведь все это не отменяет наших знаний, напротив, позволяет осмыслить их как возможные и необходимые. Конечно. Но может ли знание, не претендующее на познание бытия, именоваться истиной? «Мыслить и быть суть одно и то же», – учит Парменид, но нам все труднее согласиться с этим утверждением. «Истина – в бытии, – вторит ему Декарт, – истина вместе с бытием составляют одну и ту же вещь». Но мы утратили счастливую способность не различать между собой истину и бытие, и в философском плане это отделяет нас от счастья. Мы стали изгнанниками страны истины и изгнанниками страны бытия, ибо это одно и то же, и теперь именуем свое изгнание миром.

Иногда, напоминает нам Хайдеггер, забвение бытия совершается во имя истины, если истина рассматривается как нечто субъективное. Но насколько же опаснее забвение и того и другого, напоминающее медленное погружение в феноменизм или софистику! Если ничего истинного нет, как утверждает Ницше, что остается для жизни и мышления? Мечты, желания, интерпретации, фантазии, иллюзии? Но ведь это значит, что все они стоят друг друга – ведь истины нет, чтобы выделить хоть что-то! – и все вместе не стоят ничего. Это путь, ведущий от софистики к нигилизму, от Ницше – к нашей современности. Если фактов нет, а есть только их интерпретации, как заявлено в «Воле к власти», значит, и сам мир уходит из-под ног, а нам остается только дискурс о мире. Остается какой-то виртуальный мир, поглотивший все истинное и растворивший его в себе! Можно в таком мире жить? Наверное, можно. Но зачем тогда желать жить и стремиться осмыслить его истину? Почему бы не удовлетвориться красивой ложью, изобретательной сказкой, удобной иллюзией? Это и будет философия болтунов и софистов, несущая гибель самой философии. Если истины нет, можно думать что угодно, но такие «думы» уже нельзя назвать мыслями. Если ничто не истинно, значит, и утверждение, что все неистинно, не является истиной. Если все ложно, значит, ложно и само утверждение, что все ложно. Но это внутреннее противоречие не только не опровергает софистику, оно делает ее неуязвимой, ибо опровергнуть ее можно только при условии существования хотя бы одной-единственной истины, а она это отрицает. Что же получается? Получается, что остается только соотношение сил и конфликт интерпретаций, столь же неисчерпаемый, сколь изнуряющий. Это и есть мир войн, рынка и средств массовой информации. Это и есть наш мир. Мир, каким многим и хотелось бы его видеть, – мир без бытия и реальности, мир без истины и прочности, виртуальный, как уже говорилось, мир, в котором нет ничего, кроме знаков и мены, симулякров (***) и товаров, несерьезный мир, созданный как будто в насмешку, так, что-то вроде игры ума, игры, от которой мне, когда я был еще студентом, так часто хотелось плакать…

Нет, из этого надо как-то выбираться. Но как? Очень просто – надо решительно вернуться к идее истины. Полное, абсолютное познание истины невозможно, сегодня это очевидно, и я вовсе не намерен спорить с очевидностью. Впрочем, это прекрасно сознавали уже Монтень, Паскаль или Юм. Но отнюдь не торопились из этого вывести, что истины не существует или что нет ни малейшей возможности к ней приблизиться! Они просто усомнились, что нам ведом надежный путь к истине, а это, согласитесь, совсем другое дело. Это-то и отличает скептика (для которого нет ничего твердо известного) от софиста (для которого нет ничего истинного). Эти два подхода не только не тождественны, они и не являются дополнением друг друга. То, что на свете нет ничего, в чем можно быть уверенным, отнюдь не означает, что все на свете ложно. То, что все сомнительно, отнюдь не доказывает, что нет ничего истинного. Напротив, любое суждение, даже самое скептическое, имеет смысл только в том случае, если в нем подразумевается идея истины (позволив себе слегка подкорректировать Спинозу с помощью Монтеня, я назову это нормой данной или возможной идеи истинности), что напрочь исключает, или должно исключать, всякую возможность отделаться от этой истины. Подумать только, с каким апломбом восклицает Ницше: «Ложность суждения еще не служит для нас возражением против суждения» («По ту сторону добра и зла», отдел I, 4). А вот я думаю иначе, и вместе со мной так думают подавляющее большинство современных ученых, и этот образ мыслей заставляет нас отвернуться от Ницше и повернуться к веку Просвещения. И, заметим кстати, это же позволяет нам вслед за Поппером вырваться из ловушки тотального релятивизма. Тот факт, что ни одна теория не может быть строго верифицирована экспериментальным путем, отнюдь не означает, что все теории стоят друг друга. Он означает лишь, что те или иные теории могут быть опровергнуты или фальсифицированы, и так оно в действительности и происходит. Вспомните историю развития науки, в рамках которой теории сменяют друг друга с необратимостью нормы, и эта норма есть само выражение прогресса наших знаний. Вспомните и одно из озарений Паскаля, сказавшего, что, хоть мы и не способны к познанию непосредственной истины, мы должны «принимать за истинные те вещи, противоположности которых представляются нам ложными» («О духе геометрии»). Так и выстраивается истинный порядок, характеризующийся, по выражению Кавальеса (***), «углублением и исправлениями» и сопровождающийся установлением «результатов, надежность которых неподвластна времени» (Кавальес, «О логике», III; Письмо к П. Лаберенну, 1938). Именно потому, что существует история науки (а вовсе не вопреки ей), наука не сводится к собственной истории, как ошибочно полагал Монтень, и открывает перед нами – в своей истории и благодаря ей – нечто такое, что выходит за рамки науки. Что же это такое? Это вечность. Сначала был Птолемей, потом Ньютон, потом Эйнштейн… Эта последовательность, не являющаяся ни случайной, ни обратимой, открывает перед нами вселенную, в которой сама идея последовательности теряет свою уместность или, во всяком случае, свое значение. В промежутке между Птолемеем и Эйнштейном изменилась вовсе не истина – изменилось наше знание истины. А истина вообще не меняется, даже если это истина вечно изменчивой вселенной. Вот что сумел увидеть Спиноза: истина вечна, и только она одна. И вот что сумел увидеть Паскаль: какое бы уважение ни питали мы к античности, поясняет он, «истине, хотя бы и едва открытой, всегда следует отдавать предпочтение, ибо истина всегда древнее любых мнений о ней, и только полное незнание ее природы позволяет думать, что истина начинается тогда, когда она становится нам известной» («Трактат о пустоте»). Другим путем, но к тому же выводу приходит и Фреге (***). Истина не нуждается в познании, чтобы оставаться истиной («ей не нужен носильщик»), и именно поэтому «истинное бытие мысли не зависит от времени» («Логические сочинения»). Возьмем для примера какой-нибудь быстротечный факт. Вот, скажем, я сижу и пишу статью «Истина» для своего «Философского словаря», или (пример Фреге) у меня под окном стоит дерево, покрытое зелеными листьями. Все описанное – недолговечно. Но истина всего описанного не становится от этого ложной или обманчивой. Если истинно, что вот это дерево сейчас зеленеет, то это истинно навсегда, навечно. Листья облетят, а дерево засохнет, но то, что оно было зеленым, когда я писал эти строки, по-прежнему останется истиной. Вот почему, когда мы говорим о чем-то, что истинно сейчас, настоящее время этого высказывания указывает не на «настоящее время говорящего, – отмечает Фреге, – а на время (tempus) безвременности, если позволено употребить подобное выражение» (там же). Короче говоря, всякая истина вечна, хотя никакое познание не может быть вечным, и поэтому нельзя смешивать знания (всегда историчные) и истины (всегда вечные).

К чему я все это говорю? К тому, что отказ от истины означает одновременно отказ от вечности и отказ от бытия, отчуждение от мира, в котором мы существуем, и единственного места подлинного спасения. Знание – всегда спасительно, всегда освобождает. И правы Эпикур и Спиноза: вечность – это сейчас, спасение – это наш мир, но только в том случае, если мы живем в нем по правде, то есть истинно.

Что касается причин практического порядка наблюдаемой сегодня дискредитации идеи истины, то, на мой взгляд, они вызваны тем, что со времен Юма мы чувствуем невозможность преодолеть разрыв между бытием и тем, чем должно быть бытие, между истиной и добром, между, если можно так выразиться, истинами и ценностями. И в этом вопросе, по поводу которого сломано немало копий, я не склонен идти ни на какие уступки. Если истина есть бытие (aletheia) или адекватное выражение бытия (veritas), то я решительно не понимаю, каким образом истина может служить критерием оценки бытия или указывать на то, каким должно быть бытие. Это пункт, в котором, несмотря на все свои разногласия, сходятся Юм и Спиноза, и я присоединяюсь к обоим. Истина есть объект (по меньшей мере) возможного познания. Ценность есть воображаемый объект (по меньшей мере) желания. Это подводит нас к необходимости различать два различных порядка – порядок теоретического знания и порядок практики. Слиться воедино эти два порядка могут только в Боге или трансцендентальном субъекте. Но я не верю ни в Бога, ни в трансцендентальный субъект. Что же, значит, мы обречены на шизофрению? Отнюдь нет, ибо мы можем желать истину и познавать свои желания (по меньшей мере, частично, поскольку продолжаем оставаться во власти желаний), что позволяет нам хотя бы обозначить разделяющую их пропасть. Именно это и делает нас людьми и побуждает заниматься философией. Противоположностью шизофрении, которая, будь это иначе, стала бы судьбой нашей эпохи, является любовь к истине – одновременно нравственная добродетель и требование интеллекта.

 

На днях:
- Сильные сомнения и межевание...
- Сузить штампы!
- Настоящая, а, стало быть, судьба!

Поясню... Межевание, что есть наведение границ, разграничение, отдаляет нас друг от друга и от всего, в чём мы пребываем... потому так всё и туманно, так запутанно и порой так размыто, неконкретно выглядит. И это издержки субъективизма, индивидуальности мышления и видения. Мысли, поступки наши, что бы мы ни говорили, суть копирование в каждом мгновении того или иного образца или штампа, приобщенного нами к собственному багажу с момента рождения тут и там - из учебников ли из собственного опыта или же из опыта авторитета, признанного нами или в каких-либо кругах, иногда это происходит отпротивного, с учётом опыта того, кто, как мы считаем или же в известных кругах считается, был неправ. Сократить расстояние между мнимым, что есть понятие истины (идеализация, мечта), и бытием, что есть настоящее, видимость, субъективное ощущение правды, можно, пытаясь сузить штампы, или, другими словами, с помощью более пристального всматривания, вживания в суть вещей, с помощью большей детализации. Если ещё и не спешить с выводами, действовать по обстоятельствам, которые каждое мгновение новые с точки зрения внимательного наблюдателя, то настоящая бытность, что есть судьба, станет принимать очертания, приближённые к той Мечте, что каждым взлелеяна. Ведь мы постоянно балансируем в том промежутке пустоты между идеальным и реальным, которую пытаемся заполнить с помощью наших огрганов чувств и усилий нейросистемы, упорядочивающей и соотносящей то, что видится, и то, что, как мы считаем, быть должно. Найти общий порядок невозможно по причине слишком большого разнообразия и множества положений в каждой точке пространства. Это и есть задача каждого - не заблудиться в этом бесконечном множестве координат времени и определений. Увеличивая арсенал штимпов, а также сужая, нивелируя их, помогающих и одновременно вредящих нашей ориентации, мы обретаем всё больше и больше свобод. И это несомненный плюс. Так вот мне видится, так поняла принятое.

 

Сейчас добавили (сижу в наушниках):
- Программа на всех одна.
Ну, да... иначе как бы мы с ними и друг с другом взаимодействовали и общались?!
И далее:
- Вы же андроиды.
Человекоподобные то есть роботы. )

 

Выписка из сеанса 3-10-2022

- Да там брешут справочники.
- Нет, истина это - категория.
- Знакомый N празднует день рождения это - истина.
- Еда хорошая и вкусная это – истина.
- Ты едешь в машине это – истина. Много примеров можно придумать.
- Истину создают действия.
- Получается, что истина плод компьютерной программы, а это уже иллюзия!
- Мы тут серьёзно обсуждали запись Наташи на форуме, ту, что из философского справочника.

Так, что, наши друзья прекрасно читают наш форум.
Дорогим родным и друзьям огромная благодарность за поддержку!

 

1.10.22
- Я немножко сирота, - Митя.

 

Сейчас в наушниках сижу:
- С жёлтым бы расстаться, - слышу.
В песне (выше) в "Колыбельной с четырьмя дождями"... жёлтый для разлуки.

 

1977 год и 1982 год, а как в тему сейчас...

 

"ЛОВУШКИ СОЗНАНИЯ"

Способности человеческого мозга до сих пор выше, чем у многих современных компьютеров. При этом простейший калькулятор справится с вычислениями гораздо лучше и быстрее любого из нас.

А все потому, что мы склонны попадаться в ловушки собственного сознания, которые то и дело заставляют нас принимать сомнительные решения и делать ложные выводы.

Вы не виноваты в своей нерациональности.

Все становится хуже

Замечали, что с каждым годом все вокруг становится все хуже и хуже? Так нас заставляет думать эффект негативности.

Дело в том, что мы склонны обращать внимание на плохие новости и не замечать хорошие. Учёные считают, что мы подсознательно воспринимаем плохое как более важное.

Именно поэтому мы думаем, что ситуация на планете усугубляется день ото дня. Хотя, например, писатель и психолог Стивен Пинкер в своей книге доказывает, что преступлений, жестокости и войн постепенно становится всё меньше и меньше.

Машиной безопаснее

Практически каждый знает, что самолет — самый безопасный транспорт на свете, в отличие от автомобиля. Статистически шанс погибнуть в автокатастрофе в десятки раз выше, чем в самолёте. Но наш мозг отказывается воспринимать эту связь, и мы продолжаем с полной уверенностью садиться за руль, но трепетать как осиновый лист на борту самолета. Феномен пренебрежения вероятностью заставляет нас бояться погибнуть от рук террористов и не думать о гораздо более реальной опасности — упасть с лестницы или случайно отравиться, например.

Я всегда прав

Мы любим соглашаться с людьми, которые соглашаются с нами. Именно поэтому мы выбираем людей со схожими взглядами, суждениями и предпочтениями.

Нам неприятны отдельные личности, группы людей или сайты, которые заставляют нас сомневаться в собственной правоте. Психолог Б. Скиннер называл это явление «когнитивным диссонансом».

Эта избирательность и приводит к предвзятости подтверждения — мы воспринимаем только ту информацию, которая подтверждает наши суждения. Одновременно с этим мы игнорируем или отвергаем всё, что конфликтует с нашей правдой и угрожает разрушить привычный для нас образ мира. Интернет, кстати, только усиливает эту тенденцию.

Орел или решка

Мы часто уверены, что события из прошлого могут каким-то образом повлиять на наше настоящее. Это явление называется ошибка игрока. Простой пример — подбрасывание монетки. Если пять раз подряд выпадает решка, наш мозг уверен, что в следующий раз обязательно выпадет орел. На самом деле, шансы по-прежнему остаются 50/50.

Примерно так же работает ловушка «позитивного ожидания», свойственная игроманам. Им кажется, что после нескольких проигрышей удача просто должна повернуться к ним лицом, и уже следующая игра принесёт им огромный куш.

Оно того стоило

Каждый может припомнить ситуацию, когда совершал неоправданно дорогую или ненужную покупку. И вместо того, чтобы нести ее обратно, вы уговорили себя, что «оно того стоило».

Так работает пост-шопинговая рационализация — мозг запрограммирован на утешения, когда вы совершаете какую-нибудь явную глупость. В конце концов, вы начинаете думать, что риски были оправданы, и вы бы поступили так и во второй раз.

Чужой, поэтому плохой

Наша врождённая потребность — чувствовать себя частью коллектива.

Все дело в окситоцине — так называемой «молекуле любви». С одной стороны этот гормон помогает нам создавать тесные связи друг с другом, с другой — заставляет отталкивать всех, кто остался вне нашего «круга». Он делает нас подозрительными, внушает страх и даже высокомерие по отношению к чужакам.

В конце концов, мы переоцениваем людей нашей собственной группы и недооцениваем тех, о ком мы, в сущности, не имеем никакого представления. Это — эффект внутригрупповой пристрастности.

Почему все вокруг беременные?

Часто случается так, что мы внезапно начинаем повсюду замечать нечто для нас новое. Нам кажется, что это «нечто» с определённого момента стало нас преследовать, в то время как в действительности мы просто не обращали на это внимание. Это эффект выборочности наблюдения.

Пример: вы покупаете новую машину и с этого момента начинаете видеть такие же автомобили кругом и всюду. Или женщина, которая узнала о беременности, вдруг начинает замечать вокруг себя большое количество беременных. Это может быть все, что угодно: какая-нибудь песня или редко употребляемое выражение.

Стадное чувство

Мы обожаем двигаться вместе с толпой, хотя можем этого и не осознавать. Когда люди вокруг нас выбирают любимчика — будь то спортивная команда или певец, то наша индивидуальность отключается. Мы впадаем в состояние своеобразного «группового мышления», которое порождается эффектом повального увлечения.

Например, вещь, которую ваши коллеги посчитают «крутой», скорее всего покажется «крутой» и для вас. Ну или в спорте — если большинство из вашего окружения болеет за какую-нибудь команду, очень сложно не поддаться всеобщему увлечению.

Молчание — знак согласия

Склонность считать, что другие люди мыслят так же, как и мы, вызвана эффектом переноса. Например, часто члены радикальных организаций уверены, что весь мир разделяет их позицию. Хотя так может вовсе и не быть.

С этим эффектом связан похожий — эффект ложного консенсуса — необоснованная уверенность, что окружающие по умолчанию с нами согласны.

Со скидкой — значит дешево

Мы обращаем внимание на разницу между числами, но не на их величину. Это называется «эффектом якоря» или «ловушкой сравнения». Этим фокусом активно пользуются продавцы.

Классический пример — товар на распродаже. Мы видим на бирке две цены и оцениваем разницу между ними, не сами цены. Если скидка значительна, это производит на нас впечатление, даже если товар на самом деле слишком дорогой даже со скидкой.

Этим приёмом пользуются и рестораны — они включают в меню непомерно дорогие блюда, чтобы цена на другие казалась вполне разумной. По этой же причине мы чаще всего выбираем нечто среднее — не слишком дорогое, но и не самое дешёвое.

Подумаю об этом завтра

В 1998 году провели исследование на тему эффекта текущего момента. 74% покупателей, выбирая еду на неделю, предпочли полезные фрукты. А когда их попросили сделать выбор на текущий день, то 70% участников эксперимента потянулись к шоколаду.

Часто мы ведем себя легкомысленно сегодня, не думая о завтрашнем дне. Дело в том, что подсознательно мы перекидываем ответственность на кого-то, кем мы будем завтра. И нам трудно понять, что это опять будем мы же.

 

Осенний подарок фей (1984) Фильм - сказка.

Неожиданно... затерявшаяся сказка, но очень умная, трогательная, поучительная. Иногда простые истины, а напомнить не грех.

 

https://rostov.aif.ru/society/persona/golos_s_nebes_kak_slozhilas_sudba_devochki-vunderkinda